К 70-летию Геннадия Доронина
Для меня самым невероятным событием этого года стало семидесятилетие Геннадия Доронина. Не потому, что он дожил до этого возраста, – в этом как раз нет ничего удивительного – друзья должны жить долго, всегда должны жить! Но как совместить это число – семьдесят – с тем, что есть Геннадий Доронин? Какая осень патриарха, если «в душе ни одного седого волоса»! И мир по-прежнему удивляет своей новизной, загадочностью. И столько еще книг не прочитано, и столько еще хочется самому написать!
Тут еще и чисто меркантильное соображение: мы молоды до тех пор, пока есть люди, которые могут назвать тебя просто «Танька», – с годами это воспринимается уже как комплимент. К сожалению, людей, у которых есть на это право, с каждым днем становится все меньше…
Мы знакомы всю жизнь. У нас была одна школа – пятая, имени Михаила Васильевича Ломоносова. Правда, в школе мы не общались: три года возрастной разницы в детстве воспринимаются как цивилизационная пропасть. К тому же его рассказы уже тогда печатала областная газета. Что вызывало восторг и уважение младшеклассников.
Мы учились в одном университете – Казахском государственном имени Кирова и на одном факультете – журналистики. Правда, на разных курсах, – он поступил через год после меня. И я была свидетелем его оглушительной популярности среди студентов журфака. Его почтительно называли «Старик», его цитировали. Его появление в какой-нибудь девичьей комнате нашей общаги становилось событием.
Господи! Какое это было счастливое время! Мы еще глотнули романтический воздух хрущевской «оттепели», мы застали время, когда поэты собирали стадионы, когда паролем «свой – чужой» становились фамилии писателей и художников, когда за очередным номером литературного журнала выстраивалась очередь.
В крохотной каморке общежития собиралось до двадцати человек. И до утра – песни под гитару, и – стихи – свои ли, чужие, – какая разница. И помню доронинский голос, глуховатый и отрешенный:
Золотистого меда струя из бутылки текла
Так тягуче и долго, что молвить хозяйка успела:
– Здесь, в печальной Тавриде, куда нас судьба занесла,
Мы совсем не скучаем, – и через плечо поглядела…
Так я впервые услышала стихи Осипа Мандельштама. Увы, в нашей молодости поэты Серебряного века были или вовсе запрещены, или печатались очень дозировано. Их творения ходили в списках. За хранение стихов Гумилёва, Ходасевича (список огромный) могли запросто отчислить из университета. Но то ли по принципу «запретный плод сладок», то ли, действительно, быть умным было тогда престижно, но мы свято верили заветам русских классиков: «Чтение – вот лучшее учение» и «Всем хорошим во мне я обязан книгам». Во всяком случае, даже самые нерадивые студенты знали, что Волга впадает в Каспийское море, а Немирович-Данченко – это один человек. Телевизионные опросы нынешних недорослей шокируют своей дремучестью…
Мы и после университета не расстались. Нас соединило Уральское литературное объединение, которым руководил Николай Федорович Корсунов. Тогда я услышала первые рассказы Доронина, объединенные общим названием: «Миры Виктора Иванова». Они были ироничны и печальны, и уже в них герои легко перемещались во времени, убеждая читателей, что оно, время, едино и не делится на прошедшее, настоящее и будущее. Через сорок лет в романе «Остров» этот постулат автора достигнет своей вершины.
А первые книги Геннадия были вполне реалистичны. Я бы сказала, критически реалистичны. «Старый друг уезжает» и «Пятый десяток» можно назвать камертоном предперестроечного времени, где рефлексирующие герои пытаются вырваться из круга нравственной пустоты. Закрытую рецензию на повесть «Старый друг уезжает» писал известный филолог Александр Жовтис. Его авторитет среди литераторов был непререкаемым. Хвалил он редко. Но прозу Доронина он оценил щедро, сравнив ее с произведениями Ги де Мопассана, классика французской литературы. Возьму на себя смелость продолжить аналогии. Мне кажется, что по мироощущению первые книги Гены близки творчеству Александра Вампилова.
Как интересно, как здорово – и тот, и другой родом из провинции. И как бы не эстетствовала столица, а душа народа, его болевой центр – достояние и достоинство провинции.
Отчетливо помню один наш разговор. Мы возвращались с работы в одном автобусе. А надо сказать, что долгие годы мы с Дорониным еще и соседствовали, – наши дома стояли друг против друга. Так вот, шагая от остановки к местам проживания, жаловались на заевшую текучку: журналистика – тоже ведь творчество и – в отличие от художественного – для нас – единственный источник заработка. Гена внезапно остановился и сказал, как приговорил: «Я – писатель. Понимаешь, я – писатель!» – Для человека, который терпеть не мог пафосности, подтрунивал над любой высокопарностью, это признание имело высокое значение.
А с другой стороны, если бы Доронин не был журналистом, не увидели бы мы его телерепортажей и телеочерков, не прочитали бы в «Казахстанской правде» его фельетонов. Он, пожалуй, единственный фельетонист на ниве нынешней журналистики. Не было бы его публицистики, составившей книгу «Бершарал».
Как же надо любить наш маленький городок, гордиться его историей, чувствовать свою причастность к его бедам и болям, любить его людей, чтоб написать о нем вот такие строки:
«Я не устаю повторять: Уральск необыкновенный город… Может быть, еще не выветрился здесь воздух казачьей вольницы, может быть, легкая пушкинская тень все еще скользит по вековым стенам старинных особняков, может быть, действительно, течет в наших местах чистейший Кастальский ключ, попьешь из него воды и – нет, не козленочком станешь, хуже – поэтом и будешь всю жизнь изводить себя и близких рифмами, этой сладкой отравой души. Нет, не знаю, в чем дело, но уверен, что в Уральске людей, из всех мук выбравших самую неизлечимую – муку творчества – больше, чем в любом другом известном мне городе».
Представляю, как он стал бы возражать, если б я назвала его историографом Уральска! А разве его очерки о литературном объединении, который в 2000 году отметило свое пятидесятилетие, о талантливой художнице Елене Кабановой, о сельском учителе из Рубёжки и поэте Василии Безбородникове – не суть исторические хроники?
В череде публицистических работ Доронина особое место занимает «Глагол прошедшего времени. Лирические записки о тех, кого не забуду». Это рассказ об областной типографии имени Габдуллы Тукая. Здесь всю жизнь проработала верстальщиком мама Гены – Галина Трофимовна. До конца дней своих (а прожила она почти девяносто лет) Галина Трофимовна сохранила ясность и остроту ума. Ей хватило мудрости сохранить добрые отношения со всеми тремя невестками, женами своего единственного сына, в котором она души не чаяла. Никто и никогда не слышал от нее ни одного хулительного слова в адрес снохи (хотя, наверно, семейные размолвки все-таки случались). Профессионалом она была первоклассным! Долгие годы ее портрет находился на городской Доске почета.
Здесь, во дворе типографии прошло доронинское детство.
«Глагол прошедшего времени» – это и семейная хроника, и рассказ о великотерпении и жизнестойкости поколения наших родителей, на долю которых выпали и война, и разруха.
А еще мы обязаны Геннадию Николаевичу возвращением имени Валериана Правдухина, талантливого писателя, долгие годы жившего в нашей области. В год семидесятилетия правдухинского похода по Уралу, который он совершил вместе с Лидией Сейфуллиной, Алексеем Толстым, братом Василием, два телевизионщика – Доронин и Зузанов решили повторить его путь. Их поддержала тогда заместитель акима города, а ныне депутат Мажилиса Елена Тарасенко. Так появилась экспедиция «По следам Правдухина». Валериан Павлович после своего путешествия написал книгу «Вниз по Уралу», Геннадий Николаевич – серию очерков о состоянии нашей главной реки и ее поймы. Увы, по сравнению с роскошеством Горыныча и прилегающих к нему лугов времен Правдухина нынешнее состояние Урала просто плачевно.
…А теперь вернемся к началу очерка, прямо к самому его заголовку. Почему «Сопротивление материализму»? Все очень просто. В романе «Остров», выпущенном московским издательством «Алгоритм», один персонаж размышляет (цитирую по памяти): «Истмат – исторический материализм, диамат – диалектический материализм. А сопромат? Наверно, сопротивление материализму». Мне кажется, что этот роман – самое феерическое и самое мудрое на сегодняшний день творение Доронина. Диву даешься от безудержности фантазий автора, соединившего в одном времени персонажей средневековья и начала двадцатого века, Пушкина и Марину Мнишек, Никиту Савичева и Михаила Фрунзе. Только мне все время хотелось логически объяснить это смешенье времен. И это объяснение пришло. На телеканале «Спас» шел разговор о сотворении мира. Подобно тому. Как Бог создал свет и тьму, землю и небо, Он создал и время. И оно – едино. Это человек для своего удобства поделил его на категории: прошедшее, настоящее, будущее. (Кстати, мой сын, когда ему было лет десять, вдруг заявил: «А ты знаешь, что настоящего времени нет?» – «Как так?» – удивилась я. – «А мы с тобой где же?» – «Мы с тобой просто во времени. Ведь вот я сказал какое-нибудь слово, и оно уже в прошлом. Ты взмахнула рукой, и этот взмах тоже в прошлом. А где же тогда настоящее?» Я не знала, что сказать. То есть я пыталась объяснить: например, можно обозначить настоящее границами одного дня, одних суток, ну и так далее. Но, похоже, мои доводы ребенка не удовлетворили). Читая «Остров», я вспомнила наш диалог с сыном и поразилась одинаковости суждений двух мужчин – маленького и большого. И еще я подумала, что разумом этого не сконструировать, категориями диамата не объяснить. Тут сплошное сопротивление материализму. Тут Божий промысел, Божье провидение. Не напрасно же о сотворении шедевра говорят: «Продиктовано свыше».
А еще я люблю «Остров» за то, что главным действующим лицом романа является моя улица – Буянная, на которой я родилась и где прожила тридцать пять лет, и мой дом – с высоким каменным подклетом. Увы, как и типография имени Тукая, он остался только на страницах доронинского романа. Тем более благодарность моя безмерна!
С ума сойти! Генке – семьдесят! Да кто же в это поверит? Вроде бы не экстремал, не авантюрист, но снова делает поворот в судьбе. Из столицы Казахстана переезжает в столицу Беларуси. И хоть понимаю, что Минск и Астана – города одного Евразийского союза, а все равно грустно. Заграница все-таки. Одна надежда: сумеешь и на новом месте найти Кастальский ключ вдохновения. Только постарайся не болеть! И храни тебя Господь!
А закончат материал пусть слова самого юбиляра.
«Люблю наш славный город Уральск, чудесные речки – Урал, Чаган, Деркул… Всегда тоскую о них… Куда бы не заносила меня судьба, – и среди степных новостроек Астаны, и на берегах великих рек, и в горах Алатау, словом везде и всегда мне не хватает моей родины…
Я все чаще думаю о прошлом, старею… Мне кажется, что в полувековой дали я не рассмотрел еще самого главного, самого нужного… Оно всегда было рядом со мной, но не открывалось… Откроется ли?… Не берусь судить… Но, наверное, и за последней чертой, в невозвратной дали я буду скучать по тем временам, по моему провинциальному несравненному городу, по лучшей в мире реке – ее ярам и пескам, стремнинам и заводям, по самому воздуху этой любимой и потерянной земли».
Татьяна АЗОВСКАЯ
