— Николай Григорьевич, что случилось?
— Сына в Афганистан забрали,- сухо ответит он и отвернётся).
Боевое крещение Чесноков получил в бою под Великими Луками. Освобождал Невель, город, хорошо известный уральцам – в бою под Невелем погибла Маншук Маметова, первая казашка, ставшая Героем Советского Союза.
Нам, людям другого поколения, знающим о войне по книгам и кинофильмам, глядя на сегодняшних подростков, мечтающих о карьере, большой зарплате и гламурной жизни, трудно представить тех семнадцатилетних мальчиков, добровольно уходивших на фронт. Разве думал тогда кто-нибудь из них о ветеранских льготах и пенсионной надбавке? Другая была цена – собственная жизнь, и ценность тоже другая – свобода Родины.
А много ли нынешние школьники смогут назвать имён Героев Советского Союза, Хотя бы трёх. Хотя бы пяти. Не уверена. Беспамятство – самая страшная болезнь, превращающая человека в растение. В кого же без памяти может превратиться нация?
Воевал он не долго. Хотя, что значит, «не долго»? Когда смотришь кадры военной кинохроники, понимаешь: для каждого, кто хоть день провёл в этом аду и не струсил, не сошёл с ума, время имело другое исчисление.
В сорок четвёртом он был ранен. Из полевого госпиталя его перевели в глубокий тыл, так что день Победы Николай Григорьевич встретил в Свердловске.
Фронтовики, вспоминая 9 мая 1945 года, говорят почти одинаковые слова о радости и ликовании. Но главным тогда было всё-таки другое – великое чувство единения: «Мы победили!» И в этом предложении основным является слово «МЫ». Оно делало родными незнакомых людей, не стесняющихся объятий, не скрывающих слёз. Такое единение страна переживёт ещё только раз – 12 апреля 1961 года. Имя этому единению будет – Гагарин.
В год шестидесятилетия Победы Николай Григорьевич напишет эссе «Навечно в памяти. Раздумья старого солдата». Это – горькое размышление фронтовика о страшных днях войны, о народном подвиге без громкой патетики, без звона литавр. «Война – совсем не фейерверк, а просто трудная работа»,- так скажет Михаил Кульчицкий. Война – это противоестественное состояние народов, — к такому выводу подведёт читателей Николай Чесноков.
Он задержится в Свердловске до осени сорок пятого. После госпиталя будет зачислен в военное училище, готовящее офицеров для оккупированных территорий. Из окопных мальчишек станут готовить белую кость армии, обучать светскому этикету. Но послужить за границей ему не удалось. Что-то не сложилось в верхах, и надобность в галантных советских офицерах отпала. И вот уже выстукивают колёса на стыках рельсов заветное «домой-домой-домой». Возвращение на родину всегда щемяще радостно. А если учесть, что ты запросто мог не вернуться сюда ни-ког-да(!), то эта радость становится во много раз сильнее, и сердце от волнения бьётся уже возле самого горла. Не заметил,как прошёл путь от вокзала до своей Ломаной улицы. Но прежде чем открыть калитку родного дома, вышел на берег Урала…
После окончания филологического факультета Уральского пединститута имени Пушкина началась журналистская биография Николая Чеснокова. Сначала работал на радио, с шестидесятого года – двадцать лет – в «Приуралье», а на пенсию уходил с поста главного редактора областного телевидения.
Я была зачислена в штат областной газеты в шестьдесят восьмом году. И попала в удивительную атмосферу товарищества и неуёмного жизнелюбия. Костяк редакции составляли бывшие фронтовики, и её микроклимат создавали, конечно же, они. В свои сорок с небольшим они оставались очень молодыми, умели радоваться и удивляться. Когда в одной комнате собирались Пётр Михайлович Крестьянинов, Юрий Ильич Асманов, Николай Григорьевич Чесноков, Борис Борисович Пышкин, можно было лишь благодарить судьбу за право оказаться рядом с ними в одной комнате.
В 1964 году вышла книга Николая Григорьевича «Уральску – 350 лет». Она стала своеобразным вступлением к огромной теме, которой автор остался верен до конца своих дней.
Каждый трудовой отпуск Николай Григорьевич делил на две половины. Первая принадлежала Уралу. Взяв сыновей, палатку и спиннинг, селился он подальше от города на речном приволье. Вторая половина, в общем-то, тоже посвящалась Уралу. Точнее, истории родного края. Он работал в архивах, Государственной библиотеке, читал документы, которые выдавались только с разрешения КГБ.
— Меня заводили в пустую комнату, клали передо мной фолиант и предупреждали: «Никаких записей вы делать не должны».
Представляю, что чувствовал он, забираясь вглубь истории, узнавая факты, которые в советское время либо замалчивались, либо искажались.
Сведения, добытые в архивах, систематизировались, складывались в папки и ложились на полки. Он ведь прекрасно понимал, что опубликовать их при существующем строе ему не позволят. Понимал – и всё-таки надеялся. Можно по-разному относиться к перестройке, но ведь только благодаря ей мы вернули себе историческую память.
… Всё понимаю: и возраст почтенный, и жизнь прожита достойно, и род продлил, и книги оставил, но не покидает чувство какой-то несправедливости. Даже Жуковский со своим заветом: «Не говори с тоской: их нет, но с благодарностию: были», — не утешает. Может, чувство это эгоистическое: раз он – патриарх, значит, мы – молодые. А теперь с его уходом появилось ощущение края.
