– Вот ключи от моего дома. Вот машина: езжайте, проверьте! – звякали ключи, стихали бури, – тот, кто выше на голову толпы, должен идти вровень с ней и чуть впереди.
У главного идеолога города были свои путеводные вехи: первый учитель – из «высланных». В Чапаево педагоги – «из старых», из «бывших». Томик Есенина – под подушкой. Поднадзорен профессор Малеча, с семнадцатилетней голгофы – писатель Генке: его перо ломано о колено галифе, но дух…
Въезжали и на её стол «информтелеги»: летели в урну. Не до них.
Жилищную нужду города облегчали «хрущёвки». Строились как времянки. Стояли – не падали. Решал горсовет, кому дать счастье: вдовушке с пятью детьми, золушке хворой с младенцем или семье израненного фронтовика? «Никто не забыт…» растянется на десятилетия. Под этим заклинаньем будет погибать последний фронтовик в какой-нибудь халупе… Простит страну: кривую, косую, горбатую, величественную, самую лучшую, – которую он любил. Кто не любил, пусть бросит в неё камень. С пригорка двадцать первого столетия оно не трудно.
Там в сердцевине двадцатого века как венчик триумфальной арки Черчиллевское: «Сталин взял Россию с сохой, оставил с атомной бомбой».
В сердцевине двадцатого века – Гулаг. Его ушанка развенчает любые венцы!
Развенчивает. Не может развенчать. Бросьте камень! Рассыплется камень: Сталин – космическая величина. День-ночь или просто Кулак? Спорят историки – не наспорятся.
Народ жив верой в лучшее. Общей идеей связан, как окрылён! Дымит оставленная в Кремле трубка.
Строится город Уральск. Свой силикатный кирпич. Свой керамзит. Продукцию мясокомбината отрывает с руками и загранка: качество! Слово – дело! Поднял паруса речфлот. У правофланговой Родионовой – дар зажигать, дар убеждать: пустырь превращался в здравницу. Пионерлагеря гудели: детство набиралось сил. От хозяйского глаза Александры Никитичны ничто не могло укрыться. С высоких должностей видно всё! Работа перестала быть работой – стала миссией.
«Александра, Александра, этот город наш с тобою… Ты взгляни в его лицо!» – светлая киношная песенка по телику так кстати.
И звёзд далёких притяженье…
Сколько звёзд больших и малых отклонилось от своих орбит? Уральск притянул… В шестидесятые родионовские звуковую амплитуду притяжения усилили официальные зазывы. От первой плеяды казахстанских столпов, взошедших на российских нивах-терниях, до певчей элиты. Провинциальный город должен светлеть, умнеть. И быть по сему!
– Бывают же такие секретари! – генерал-майор ЧАПАЕВ восхитился, уж верно, не только идеей идеолога: обаяние, красота, стать – всё при ней!
И самой Александре Никитичне чудно: классик, чьи строки – наизусть, вот он! Можно задать из зала вопрос. Город всегда что-то решал. А тут судьба кафедрального Михайло-Архангельского собора зависла в воздухе: всему заседанию партийного Совета противостоял казак ЗАРУБИН: «Нужна народу вера!»
Как убеждённый атеист, проводник политики партии-правительства Родионова выступила по-комиссарски, тоном, не терпящим возражений:
– Храм должен быть закрыт!
– Ого! Атаманша нашлась! – холодным интересом окатил её «Одинвполевоин».
Тот же шестьдесят третий год презентовал рождение областного телевизионного центра. Звёздный экран – шаг к прогрессу – поднял антенну куда выше креста отчуждённого храма!
Под бой часов
С некоторых пор хозяйка этой квартиры разлюбила телефоны, раздарила часы, чтоб не тикали тут. Весь её трудовой стаж, без пяти полсотни, растикан до минутки. Тихо. Прошедшее время упаковано в папки. Переписка с Жубаном МУЛДАГАЛИЕВЫМ, с редакторами центральных газет, журналов, поэтами, космонавтами… Объято необъятное, завязано на шнурочки. В прозрачные целлофаны глядят как из виртуальных миров праздники: ни вздохнуть – не охнуть.
«Тик-так»: где-то дарёные часы тоскуют по хозяйке. А она – по дому: в нём росли дети. В нём двадцать лет шлёпало привычное счастье в тапочках. Квартиру получила – вы-нам, мы-вам: дом отдала государству.
– Дура ты, Шурочка! – заключила лучшая подруга. – У тебя что, детей нет? Все на детей отписывают.
Все. А она не могла. Совесть эпохи для неё, Александры Родионовой, не была лишь лозунгом.
– Вот и парься теперь в красивом скворечнике! – сказала бы лучшая подруга. Нет подруги. Да и «скворечник» родным уже стал: вдовствовал с нею…
– Это как оно, в тридцать девять лет – одной? – спрашивает хозяйка не то себя, не то родительскую икону, у той, что вымаливала в детстве цветной карандаш. Внучка звала бабулю – спеца по упаковке чемоданов, летайкой. Всё летала – улетала куда-то: по депутатским делам, ещё по каким… Личным – остатки сладки.
«У счастья нет календаря…»
Не обиделись, знать, на партийную диву мудрые боги: жила по моральному кодексу советского человека, совпадающем по смыслу с буквой заповедей Божьих. Радела за людей, за среду обитания. Лекции по научному коммунизму два года читал, конечно, не дьякон, она – декан университета. Так ведь любое знание – свет…
