На прошлой неделе Уральск с гастролями посетил столичный театр драмы им. Горького. Зрители могли увидеть постановку нестареющей классики Гоголя и Островского, а также представителей современной драматургии. Разнообразие жанров, стилей, образов… А как же актеры справляются со все этой гаммой чужих чувств, настроений, и при этом остаются собой. Каково это, когда сегодня ты Агафья Купердягина, а завтра Анна Каренина? О мастерстве перевоплощения и не только об этом в интервью газете «Надежда» рассказала ведущая актриса Государственного академического русского театра драмы им. М. Горького Светлана Фортуна.
Роман ДРОЗДОВ
— Светлана, не могу не спросить, Фортуна – это псевдоним?
— Нет, это моя фамилия, фамилия моей мамы. Она вышла за отца и не поменяла фамилию. Я и моя сестра тоже живем с маминой фамилией. Хотя я дважды была замужем, я тоже всегда оставалась Фортуной. И фортуна, я думаю, благоволит и мне, и театру, и всем тем, кто находится в моем поле, потому что моя фамилия всегда меня учит ей соответствовать.
— Как родилось желание быть актрисой?
— Я ею родилась. Не желание родилось, а то желание, которое было в пространстве, оно родило меня, потому что у меня отец актер, режиссер, художник-постановщик, бутафор, в общем, мастер сценических дел, мама – музыкант-педагог. Они встретились на сцене народного театра в г. Кара-Балта в Кыргызстане в 1978 году, в 1980-м родилась я. И будучи еще совсем крошкой, мне было две или три недели, меня папа вынес на сцену. Такое у меня было своего рода боевое сценическое крещение. В 4 года я уже с родителями играла в очень серьезном драматическом спектакле «Порог» Алексея Дударева. Я играла семилетнего мальчика Гришутку. Это история разворачивается в годы войны. Знаете, я так волновалась, что съела весь исходящий реквизит. Там была печка, на ней лежали хлеб, огурчики, картошка. Потом главный герой берет это с печки и ставит на стол, а там уже все подъедено, потому что, лежа на печке, я половину слопала. Такое было волнение. С тех пор начался мой сценический путь. Я окончила Кыргызский государственный институт искусств им. Б. Бейшеналиевой в Бишкеке, отучилась пять лет и была приглашена департаментом культуры в Астану. На столичной сцене я работаю уже 21-й год. За эти годы было много чего сыграно. Мне как актрисе очень везет, театральная звезда мне благоволит, я сыграла, мне кажется, все самое лучшее, что можно было сыграть. Это и булгаковская Маргарита и толстовская Анна Каренина и чеховская Шурочка из «Иванова», и Бланш Дюбуа из «Трамвая «Желание» Теннесси Уильямса.
— Вы на сцене с четырех лет, а когда вы начали уже осознанно играть серьезные роли?
— Мне было 16 лет, я сыграла Ундину Жана Жироду. Это такая волшебная философская сказка в стиле фэнтези, очень мощный двухактный спектакль, я была главной героиней. Это было уже более сознательное театральное крещение. Если в четыре года я еще играла на сцене как ребенок, мне было это просто интересно, то с этого момента я уже поняла, что иду в свою профессию, и этим я буду заниматься всю жизнь.
— Вы еще и актриса кино?
— Честно, у меня небольшой киношный послужной список, но есть одна картина, которой я очень горжусь, это историческая драма «АЛЖИР», мы сняли ее где-то лет шесть назад. Режиссер Ануар Райбаев, мой товарищ, друг, мы с ним учились вместе в Алматы еще в 2000 году. И вот он меня пригласил на эту роль. Мы буквально за месяц сняли огромную драматическую историю, и за этот месяц, мне кажется, я постарела лет на пять. Потому что это была очень погруженческая, глубокая, страшная история жизни женщины, которая прошла через этот страшный лагерь «АЛЖИР» и выжила. Есть у меня еще одна хорошая картина – комедия на казахском языке, 12-серийный сериал «Аппақ келiн». Он с большим успехом прошелся, особенно в регионах? я в нем сыграла главную роль. Это YouTube проект, сериал набрал около 5-7 млн просмотров по Казахстану.
— Что сложнее играть на сцене или в кино?
— На сцене. Здесь нет второго дубля, нужно моментально собраться, чувствовать партнеров, с которыми играешь, энергию зала. Поэтому это такой мощный интуитивный, физический, психологический, эмоциональный труд. В кино, если что-то не так пошло – Стоп! Давайте еще разочек, ребята! Но я люблю все делать с первого дубля. Как правило, все мои фильмы сняты с первого дубля.
— Вернемся к театру. Что вам ближе, классика или современная пьеса?
— Классика. Я думаю, что только классика нас воспитывает, учит, создает масштаб личности. Потому что современная драматургия обмельчала. Хотя есть исключения, сейчас, например, я играю в совершенно гениальном спектакле «Жизнь без…», автор Дарио Фо, наш современник, лауреат Нобелевской премии. Это пьеса-монолог, и он идет с большим успехом у нас в Астане. Это спектакль на разрыв аорты, зрители на нем замирают, а в конце не могут остановиться от рыданий. Конечно, когда мы работаем с современной драматургией, мы тщательно подбираем материал, выискиваем что-то такое очень глубокое. Современный мир делает людей плоскими, а в классике всегда есть глубина.
— Первый спектакль, открывший гастроли, это новое прочтение Гоголя?
— Да, это новое прочтение старой идеи, так скажем. Действие перенесено в современную эпоху, но мы ни капельки не изменили текст, мы оставили все абсолютно, только убрали какие-то архаизмы – «ну-с», «нет-с», сделали язык более современным. Но гоголевский текст не изменился, он один в один. Я думаю, что Гоголь удивился бы, если бы узнал, что в 2023 году его «Женитьба» будет настолько актуальной, учитывая, что сейчас со всех сторон разрушается институт семьи и семейных ценностей. Это актуальная-преактуальная пьеса, мы ее играем с большим удовольствием.
— Как вы лично относитесь к подобным проектам?
— Всему должна быть своя мера. Здесь Гоголь не испорчен. Мы просто завернули это в коробочку наших дней. А бывает режиссер так уж навернет какую-то лабораторию в своей постановке, что ничего не остается от автора. Но если все в меру, то такой эксперимент, как правило, удается, но я, конечно, за классику.
— Вам нравятся все спектакли, в которых вы играли, или есть какие-то нелюбимые?
К сожалению, актер бывает заложником своей профессии и иногда нам приходится играть то, что нам не очень нравится. Это нормально, мы ищем какие-то подтексты для себя, что-то выуживаем важное, полезное, чтобы тоже находить какой-то импульс, какой-то смысл. Это, конечно, дополнительная психологическая нагрузка для нас. Но это и то, что развивает. Хотя играть с удовольствием любимый спектакль в сто раз полезнее для актера. Потому что все рождается в любви, не в противостоянии, не в противовес, а именно в принятии. Поэтому я всегда счастлива, когда я встречаю режиссера и материал, который мне по душе. Это для меня праздник.
— Кого из драматургов вы не понимаете и, возможно, не перевариваете?
— Может быть, тут дело не в драматурге и не в том, что я что-то не перевариваю, а скорее в том, что я не могу познать целиком и полностью всю глубину. Например, мне всегда тяжело давался Толстой. Великий Толстой – его объем тяжело помещался в мою черепную коробочку. Поэтому здесь я не буду таким категориями мыслить – нравится, не нравится, просто не помещается, мне не хватает каких-то ресурсов, чтобы прочитать его, понять его глубину. Но я расту, и с каждым годом это дается все проще.
— Кого бы вы хотели сыграть, но пока не удалось?
— (Долгое молчание…) Я бы хотела сыграть такую роль, где я бы могла развить свои ведьминские способности. Все. Точка. Я не знаю, что это за роль, просто я очень много лет работаю с этими способностями, и мне кажется, что должна уже прийти такая роль, где я могу проработать этот вопрос и сыграть какую-то очень яркую ведьму. Когда я говорю ведьма, я не имею в виду мифического персонажа, ведьма – это ведающая мать, женщина, которая знает чуть больше, чем другие, которая знает вселенские законы, законы причины и следствия и умеет ими управлять, умеет влиять на свою судьбу и, может быть, даже управлять какими-то космическими, природными процессами.
— Любимая роль, которая вам больше подходит по характеру
— Бланш Дюбуа – это моя роль, я много лет ее играла. К сожалению, сейчас уже этот спектакль списали. Но Бланш Дюбуа это прямо про меня, с ее экзальтированностью, актерской природой, с сумасшедшинкой и таким глубоким драматизмом. Я очень любила ее в свое время. Сейчас в числе любимых «Жизнь без…», это про женщину, которая наворотила себе страшную жизнь и самостоятельно пытается из нее выбраться и у нее это, в конце концов, получается. Это про силу воли, про невероятную женскую мощь.
— В каких интересных постановках вы еще играли?
— Совершенно волшебным был спектакль «Мастер и Маргарита». Он шел у нас 15 лет. Я его сыграла раз 170. С этим спектаклем связано много мистических интересных историй. И пожар у нас был, когда мы ставили этот спектакль, и потоп, водой заливало все три этажа театра, пока мы его играли, люди ломали ноги и руки, в общем мистики много и даже не скажешь, что это случайно было, все очень специально даже. Таким образом Булгаков говорил с нами на своем языке. Но эта роль меня взрастила как человека, как женщину, как актрису. Ну и моя любимая, конечно же, Анна Каренина, она самая сложная, до конца еще не понятная. Пять лет у нас этот спектакль находился в замороженном состоянии, в этом сезоне мы, наконец, начнем его восстанавливать, и я очень рада, что вновь встречусь со своей любимой Карениной.
— Сложно ли переключаться между разными стилями и подходами в игре?
— Нет, не сложно, когда ты понимаешь, какой жанр, что нужно добавить в стилистике игры… То есть когда ты постоянно перепрыгиваешь с точки на точку, ты учишься просто переключать те тумблеры, которые нужно. Кроме того мы же учимся целый месяц, пока ставим, режиссер нам все тонкости расскажет и покажет. Поэтому да, сегодня я играю бытовой трагифарс, завтра сюрреализм, а послезавтра комедию. Этим мы актеры отличаемся от людей, которые сидят в зрительном зале, тем, что мы знаем эти механизмы. Но, хочу добавить, что в зрителях тоже есть какая-то актерская часть, но которую они либо пока не признали, либо пока не развили.
— Что для вас не приемлемо на сцене?
— Патология, грубость, фальшь. Даже мат я понимаю, иногда он очень нужен. Под патологией я имею ввиду оголение на сцене, какие-то телесные извержения, рвота и тому подобное. Потому что это редко бывает по правде. Поэтому когда актер это делает, это всегда выглядит фальшиво. Зачем пользоваться таким приемом, если можно и без него обойтись? Я против фальшивых приемов на сцене, против патологии и открытых частей тела. Театр это всегда про чудо, про мистику, про волшебство, и одно с другим не должно соприкасаться.
— В чем главная сложность профессии, во взаимодействии с другими актерами или с режиссером?
— В дисциплине. Театр – это дисциплина в первую очередь. Нет дисциплины, нет театра. Когда в театре что-то не идет, спектакль с трудом ставится, мы все понимаем, что дело только в дисциплине. Значит, мы просто потеряли внутренний контроль. Это ведь огромный механизм, один винтик выбился – все полетело.
— Вы играете для себя или для зрителя?
— Для себя. Только для себя. Раньше я думала, что играю для зрителя, но это иллюзия. Однако знаю, что зрители, смотря на мой опыт, обязательно переживут что-то свое. И они приходят тоже для себя. Но за этим кроется глубокий смысл. И когда ты честно признаешься, что делаешь это для себя, то все остальные тоже что-то забирают твое для себя. Получается такой энергообмен. Меня лично театр лечит. И когда я вылечу все свои эмоциональные болезни, травмы, мне кажется, я театр оставлю. Тогда мне уже, наверное, будет не интересно, а пока я еще больной человек. И поэтому, играя какие-то роли, я нахожу отклик в своей героине, и вот эти ее мучения, если они во мне отзываются, я вместе с ней проживаю и вылечиваюсь. И я понимаю, что когда полностью вылечусь, мне уже, наверное, будет нечего играть, скорее всего тогда я поменяю профессию. Вы знаете, какое это страшное осознание для меня! Я не знаю, куда я пойду, не знаю, чем я заменю сцену, поэтому мне даже удобно оставаться в этих своих болезнях и травмах, копаться в них, играть эти роли, проживать их, не отпускать, не излечиваться.
— Спасибо за интервью.
Фото предоставлено героиней публикации
