Моя Украина

Десятилетняя внучатая племянница после очередного просмотра блока новостей спросила: «А с кем воюют украинцы?» — «С украинцами», — ответила я. – «А разве такое бывает, чтоб свои со своими?» — удивленно спросила она. — «Как видишь, бывает. Значит, не все свои, есть и чужие». – «И нам украинцы – чужие?» — «Вот нам-то с тобой они как раз не чужие», — ответила я. – «Почему?» — снова спросил ребенок. Родной Украина стала задолго до моего рождения, в 1920 году, когда на перроне города Киева остановился эшелон, который вез моего девятилетнего папу в какой-то детский дом. В гражданскую войну с одиннадцатилетней сестренкой они стали сиротами. Во время артобстрела шальной снаряд угодил в сарай, где в это время находился мой дед – Александр Федорович Азовский. Старшие братья Петр и Георгий воевали. Петр – в Красной армии, Георгий – в Белой. (Но, замечу, классовой непримиримости между ними я потом никогда не замечала). Наревевшись, дожевав последний сухарь, сестра сказала: «Пойдём, Колька, в Уральск. Там, может, сытнее».

Путь от Скворкина до Уральска в 56 километров они прошли пешком. И хоть Анна мала была, но ума хватило не беспризорничать, а найти детский приют. Там они пробыли совсем недолго. Советская власть объявила борьбу с казачеством. Видно, и дети казаков представляли для Троцкого и Свердлова большую угрозу, что решено было их репатриировать, увезти подальше от родного Урала, причем в разные детдома. Так Анна оказалась в Москве, а брата повезли на Украину.

Своей конечной остановки Колька не знал, но когда эшелон встал у Киева, он вышел из теплушки. «Так есть хотелось,- вспоминал после папа,- решил у кого-нибудь хоть хлеба попросить». Он ходил по привокзальной площади, наверно, попрошайничал, но никто ничего ему не дал. Так голодным вернулся он на перрон, а эшелона уже не было. И остался пацан в чужом городе совершенно один. Уже смеркалось, когда он постучал в одну из дверей железнодорожного барака.

— Заходите, не заперто,- услышал он.

Перед печкой на низенькой табуретке сидел мужик и подшивал валенок.

— Тебе чего, хлопчик? – спросил мужик.

Хлопчик рассказал. Из-за занавески вышла женщина.

— Покорми его, — сказал мужик.

— Да его сначала умыть надо.

И когда умытый и наевшийся Колька засобирался уходить, хозяйка остановила:

— Куда на ночь глядя, пусть уж переночует.

А утром мужик сказал:

— Не прокормить мне тебя, Колька. Сами голодаем, давай-ка, я тебя в детский дом отведу.

(Когда папа рассказывал мне об этом, он называл имена людей, приютивших его. К своему стыду и сожалению я их не помню. Пусть их души простят меня за небрежность и примут мою благодарность).

Железнодорожник оказался большевиком, искренне верящим в свободу, равенство и братство.

Он привел мальчишку в детский дом, где жили дети командиров Красной армии, погибших на войне. Поскольку мой будущий папа не принадлежал к этой категории, да и вообще никаких документов при нем не было, принимать в такое «элитное» учреждение его не хотели. Но большевик настоял на своем, заявив, что для советской власти все дети равны. И папу оставили.

Во всех сохранившихся после него документах в графе «образование» записано: «пять классов». Но, видимо, пять классов старорежимных школ (надо полагать, что преподавали в них учителя гимназий и реальных училищ царской России, — советских учителей еще не было) превосходили по объему знаний нынешние СОШи. Отец был абсолютно грамотным, а кругозору его познаний мог позавидовать не один выпускник нынешнего гуманитарного вуза. Детдомовцы занимались музыкой и изобразительным искусством, и эти занятия не имели ничего общего с уроками пения и рисования современных школ. Музыку преподавал дирижер Киевского оперного театра Григорий Рахлин, отец знаменитого Натана Рахлина, народного артиста СССР позже, когда по радио объявляли его имя, папа радостно комментировал: «Нонька дирижирует!». Папа оказался музыкально одаренным учеником, и преподаватель стал заниматься с ним персонально, готовя его и сына к поступлению в консерваторию. В 1923 году, когда в Киев на гастроли приехал Леонид Собинов, папа вместе с Натаном сидели в оркестровой яме. Не думаю, что они аккомпанировали великому тенору, хотя почему бы и нет.

Но музыкальной карьере не суждено было случиться. Детский дом расформировали, и пятнадцатилетний подросток должен был думать о хлебе насущном.

Есть в Киеве район, называемый Подолом. Он расположен на пологом берегу Днепра. Рабочий район, нравом своих обитателей сравним с одесской Молдаванкой. Здесь, на Подоле, и обосновался Николай Азовский, влившийся в ряды пролетариата, став грузчиком на маслобойном заводе. Без роду и племени, он сумел избежать хулиганских компаний, не пристрастился к спиртному. И очень любил бродить по Киеву. Даже много лет спустя он в рассказах прокладывал маршруты от Крещатика до Владимирской горки, где возвышается памятник крестителю Руси, вел по Андреевскому спуску, вспоминая каждый храм, которых тогда еще было в «матери городов русских» великое множество.