А потом Куля уехал в Киев, Батя получил направление в Красноярск, мы с Рыжковым вернулись в свою альма-матер. Сукачёв никому не писал, что очень тревожило Кулю. Письма от него приходили часто. Вот небольшой отрывок.
«Тебе легче – ты с Рыжковым. Когда я приехал в Семипалатинск и познакомился с вами, когда я вернулся в Алма-Ату, те 16 с половиной дней казались мне сном. А потом я понял уже в Киеве, что именно там нашел смысл жизни, потому что жил для других. А здесь я – эгоист. Этакий Чайльд-Гарольд, пресытившийся всем, этакий Онегин, оставивший Татьяну, этакий Печорин, вдруг одумавшийся, этакий Джейк Барнс, герой «Фиесты», говорящий мало, но хорошо пьющий, этакий герой «Тихого Дона» (помнишь, там есть роман в романе – записная книжка «потерянного человека»), этакий Роберт Локамп, потерявший Патрицию, этакий лейтенант Глан, герой Гамсуна, этакий Евтушенко, исписавшийся, этакий Феллини, зашедший в тупик, этакий Пушкин перед дуэлью, составляющий свой донжуановский список.
Но ведь было и другое.
Онегин стучал к Татьяне, а Пушкин встретил Кюхлю на заброшенной станции, а Пущин зазвенел колокольчиком во дворе Александра Сергеевича, а Джейк Барнс забыл про свою рану, а Локамп нес Патрицию на руках в свою комнату, а лейтенанту снилась Изольда, а Феллини ставит «Рим», а я встретил тебя в Семипалатинске, и ты прилетела на самолете августовской ночью, и Рыжков открывает бутылку шампанского, а Сукачёв поет о слухах, и ты смеешься… Кто-то сказал: «Никогда не возвращайтесь в те места, где вы были счастливы, где вам было хорошо». Ах, как хорошо мне было там!»
(Автору этих строк всего 21 год. Пусть некоторые «независимые» журналисты, презрительно называющие время нашей молодости «совковым» и «прошлятиной», демонстрируя свою, в общем-то, убогую эрудицию, попробуют сотворить нечто подобное в композиционном плане (а это всего лишь – частное письмо), я уж не говорю об объеме знаний).
А еще почти в каждом письме Куля писал: «Найдите Батю!» Но Сукачёв упорно молчал. И однажды он появился в длинном коридоре КазГУ.
– Ты откуда?
– Представляешь, я не смог жить в Красноярске. Там ветер без конца дует в лицо. Думаю, сейчас обману его, резко разворачиваюсь, а он все равно в лицо дует. А моя мама каждое письмо начинает словами: «Здравствуй, Вова! Ты еще не околел?» Я понял, что она близка к истине, пришлось брать открепительный.
– Куля с ума сходит, срочно давай ему телеграмму!
И мы пошли на главпочтамт, благо, находился он рядом с университетом. Текст телеграммы помню до сих пор. «Сынок зпт я нашелся тчк подробности письмом тчктчктчк обнимаю батя».
— Ведь не напишешь же! – сказала я.
– А мы тебя командируем в Киев, – ответил Батя.
Сукачёва приняли на работу в «Ленинскую смену». Иногда он приходил в наше общежитие. И его визиты становились вечерами юмора. На каждый шаг у него был в запасе анекдот, а в остроумии ему не было равных.
Как-то уже под вечер зашел в мою комнату Вова Рыжков, после долгих воспоминаний о стройотрядовском лете он предложил:
– Давай Куле позвоним!
Мобильников тогда не было, как и автоматической связи. Сели на автобус и поехали на переговорный пункт. Соединили с Киевом быстро.
– Куля, – радостно заорала я, – привет!
А в ответ спокойный голос:
– Здравствуй, Таня.
От неожиданности даже опешила.
– Ты что, занят?
– Да, – слышу в ответ. – Я читаю бессмертное творение Николая Васильевича Гоголя «Ревизор».
Окончательно растерявшись, я отдала трубку Рыжкову. А через несколько дней получила из Киева письмо.
«Я до сих пор под впечатлением вашего вчерашнего звонка. Какие вы молодцы! В этот день я не пошел на занятия, я слонялся по городу и думал, как здорово мне было в Алма-Ате, и что такого времени, наверное, не будет. Дома я стал читать Гоголя – издание 1864 года со старинными буквами и в оранжевом переплете. И вдруг – звонок. Ваш звонок. И голоса – родные. И оттого, что только голоса – еще тоскливей… У нас – весна. Скоро откроются летние павильоны. Приезжай ко мне, Танька! Я напою тебя вкусным грушевым квасом и накормлю медовыми пряниками».
Устоять перед таким соблазном было нельзя. Написала пару материалов в газету. Гонорары, благодаря Бате, выдали сразу. Сто рублей в кармане – огромные деньги. Билет из Алма-Аты в Киев по студенческому стоил всего двадцать рублей. Сукачёв проводил меня в аэропорт, где вручил огромный конверт, сказав: «Пусть Куля откроет прямо в Борисполе».
Конечно, прежде всего, я хотела увидеть Кулю. Но не только. Не менее важной для меня была встреча с городом, где прошла молодость моего отца.
(продолжение следует)
Татьяна АЗОВСКАЯ
