(Продолжение. Начало в № 21)
Их было трое. Три Владимира – Рыжков, Сукачёв, Кулеба. Первый – мой однокурсник, с которым мы написали не одну песню. Второй – одессит, на момент нашего знакомства – выпускник факультета журналистики Ленинградского университета, самый старший среди нас, за что и звали все его – Батя. Третий – киевлянин, всеобщий любимец, Куля. По-моему, иначе его никто и не называл. Всех нас объединил студенческий стройотряд 1971 года.
Летом в Казахстан приезжали студенты со всего Союза, строили дома и клубы, фермы и мастерские. При республиканской молодежной газете «Ленинская смена» на время третьего семестра (так называли стройотрядовский период), была создана своя газета – «Ленинская смена на студенческой стройке», в штате которой работали студенты журфаков ведущих университетов страны: Московского, Ленинградского, Свердловского, Белорусского, Украинского и, конечно, нашего – Казахского государственного имени Кирова.
Это была удивительная общность! Мы были отчаянно молоды. И также отчаянно пижонили. Но чего в нас не было, так это меркантильности, «позорного, – как писал Маяковский, – благоразумия». К юношескому максимализму прибавлялась уверенность в собственной (не меньше!) гениальности. Я до сих пор храню подшивку нашей газеты за этот период. Конечно, ничего гениального в наших публикациях я сейчас не нахожу. Но что в них было, несомненно, – это неравнодушие, отсутствие штампов. Мы не боялись думать по-своему. И работа над словом (форма) иногда становилась для нас главнее смысла (содержания). Но зато у каждого был свой стиль.
Кроме стационарной газеты при каждом областном штабе ССО создавались собственные пресс-группы. В семидесятом году вместе с Рыжковым мы трудились в Кокчетавской области, а на следующий – Вова остался в Алма-Ате, в штате «ЛС на СС», я же отправилась в Семипалатинск, где мы выпускали приложение к областной газете «Иртыш» и называлось оно – «Планета».
Почему из всех журналистов-стройотрядовцев мы стали друзьями на долгие годы именно с этими Владимирами, сказать не могу. Да и вообще разве можно ответить на вопрос, по каким параметрам мы выбираем себе друзей? Думаю, в том, что они приняли меня в свою компанию, заслуга Рыжкова, поскольку сначала все-таки появилась их троица, и своим паблисити я обязана ему. Во всяком случае, когда сначала Батя, а потом Куля нагрянули в командировку в Семипалатинск, они ехали на встречу со мной. Спасибо судьбе, что разочарования эти встречи не принесли.
Совсем не помню первую встречу с Сукачёвым, а вот знакомство с Кулей впечатлило.
– Я поклонник Вашего таланта, – произнёс он и галантно поцеловал мне руку. Выглядело это очень забавно, поскольку внешний вид моего «поклонника» никак не тянул на галантность. Длинный, вихрастый и до неприличия тощий. Своей худобы он сам стеснялся, и чтобы выглядеть чуточку солиднее, даже в знойной Алма-Ате поверх рубахи надевал вязаную кофту и завершал свой наряд пиджаком.
Когда знакомство состоялось, и мы перешли на «ты», Куля сказал, что главной целью его приезда в Семипалатинск является Федор Михайлович Достоевский. И мы пошли в дом-музей писателя. По дороге в музей нам встретилась конная упряжка, колеса телеги сильно грохотали по булыжной мостовой. Куля замер и долго смотрел ей вслед.
– Ты видела? – не скрывая изумления, выдохнул он.
– А что, в Киеве такого транспорта нет? – спросила я.
– Ни разу не видел.
– У нас это не редкость.
– Здорово! Это ж как привет от Федора Михайловича, не прерванная связь времен.
Мысленно я не разделила подобную метафору, но спорить не стала.
Самое интересное, что, оказавшись в музее, дальше прихожей Куля не пошел. Мы сидели на скамье, стоящей против бюста писателя, и молчали. К нам подошла экскурсовод, предложила свои услуги.
– Это лишне, – сказал Куля. – Оттого, что я увижу его чернильницу или постель, на которой он спал, моя любовь к нему не станет сильнее. Важно, что я был в его доме. Важно, что эти стены помнят его. Ты понимаешь это?
Это я понимала.
Оставшееся до конца строительного семестра время мы перезванивались. А потом я возвращалась в Алма-Ату. Мой самолет прилетел ночью. Подходя к аэровокзалу, издали увидела трех Вовок, бросилась им навстречу, и вдруг меня остановил окрик Бати:
– Стой, где стоишь!
В растерянности остановилась.
И вдруг из-за спины Рыжкова появилась гитара. И грянуло дружное трио:
«Из «Планеты» путь проделав дольный,
Ты летела полночью глухой
К нам таким же чертикам зеленым
В самолете с красной полосой.
Ну, где ж ты, друг, четвертый друг,
Ну, давай обнимемся с тобой!»
До сих пор для меня эта встреча – один из счастливейших моментов жизни. Врут, что книги ничему не учат! Если бы не Ремарк с его «Тремя товарищами», не Аксёнов с его «Коллегами», не Сэлинджер с его «Над пропастью во ржи», но – главное – если бы не Александр Сергеевич, провозгласивший: «Друзья мои! Прекрасен наш союз!» – не было бы этой встречи в ночном аэропорту, не было бы многолетней переписки и последующих встреч тоже бы не было. Не было бы ощущения надежности в суете и непредсказуемости студенческой жизни.
