Десятилетняя внучатая племянница после очередного просмотра блока новостей спросила: «А с кем воюют украинцы?» — «С украинцами», — ответила я. – «А разве такое бывает, чтоб свои со своими?» — удивленно спросила она. — «Как видишь, бывает. Значит, не все свои, есть и чужие». – «И нам украинцы – чужие?» — «Вот нам-то с тобой они как раз не чужие», — ответила я. – «Почему?» — снова спросил ребенок. Родной Украина стала задолго до моего рождения, в 1920 году, когда на перроне города Киева остановился эшелон, который вез моего девятилетнего папу в какой-то детский дом. В гражданскую войну с одиннадцатилетней сестренкой они стали сиротами. Во время артобстрела шальной снаряд угодил в сарай, где в это время находился мой дед – Александр Федорович Азовский. Старшие братья Петр и Георгий воевали. Петр – в Красной армии, Георгий – в Белой. (Но, замечу, классовой непримиримости между ними я потом никогда не замечала). Наревевшись, дожевав последний сухарь, сестра сказала: «Пойдём, Колька, в Уральск. Там, может, сытнее».
Путь от Скворкина до Уральска в 56 километров они прошли пешком. И хоть Анна мала была, но ума хватило не беспризорничать, а найти детский приют. Там они пробыли совсем недолго. Советская власть объявила борьбу с казачеством. Видно, и дети казаков представляли для Троцкого и Свердлова большую угрозу, что решено было их репатриировать, увезти подальше от родного Урала, причем в разные детдома. Так Анна оказалась в Москве, а брата повезли на Украину.
Своей конечной остановки Колька не знал, но когда эшелон встал у Киева, он вышел из теплушки. «Так есть хотелось,- вспоминал после папа,- решил у кого-нибудь хоть хлеба попросить». Он ходил по привокзальной площади, наверно, попрошайничал, но никто ничего ему не дал. Так голодным вернулся он на перрон, а эшелона уже не было. И остался пацан в чужом городе совершенно один. Уже смеркалось, когда он постучал в одну из дверей железнодорожного барака.
— Заходите, не заперто,- услышал он.
Перед печкой на низенькой табуретке сидел мужик и подшивал валенок.
— Тебе чего, хлопчик? – спросил мужик.
Хлопчик рассказал. Из-за занавески вышла женщина.
— Покорми его, — сказал мужик.
— Да его сначала умыть надо.
И когда умытый и наевшийся Колька засобирался уходить, хозяйка остановила:
— Куда на ночь глядя, пусть уж переночует.
А утром мужик сказал:
— Не прокормить мне тебя, Колька. Сами голодаем, давай-ка, я тебя в детский дом отведу.
(Когда папа рассказывал мне об этом, он называл имена людей, приютивших его. К своему стыду и сожалению я их не помню. Пусть их души простят меня за небрежность и примут мою благодарность).
Железнодорожник оказался большевиком, искренне верящим в свободу, равенство и братство.
Он привел мальчишку в детский дом, где жили дети командиров Красной армии, погибших на войне. Поскольку мой будущий папа не принадлежал к этой категории, да и вообще никаких документов при нем не было, принимать в такое «элитное» учреждение его не хотели. Но большевик настоял на своем, заявив, что для советской власти все дети равны. И папу оставили.
Во всех сохранившихся после него документах в графе «образование» записано: «пять классов». Но, видимо, пять классов старорежимных школ (надо полагать, что преподавали в них учителя гимназий и реальных училищ царской России, — советских учителей еще не было) превосходили по объему знаний нынешние СОШи. Отец был абсолютно грамотным, а кругозору его познаний мог позавидовать не один выпускник нынешнего гуманитарного вуза. Детдомовцы занимались музыкой и изобразительным искусством, и эти занятия не имели ничего общего с уроками пения и рисования современных школ. Музыку преподавал дирижер Киевского оперного театра Григорий Рахлин, отец знаменитого Натана Рахлина, народного артиста СССР позже, когда по радио объявляли его имя, папа радостно комментировал: «Нонька дирижирует!». Папа оказался музыкально одаренным учеником, и преподаватель стал заниматься с ним персонально, готовя его и сына к поступлению в консерваторию. В 1923 году, когда в Киев на гастроли приехал Леонид Собинов, папа вместе с Натаном сидели в оркестровой яме. Не думаю, что они аккомпанировали великому тенору, хотя почему бы и нет.
Но музыкальной карьере не суждено было случиться. Детский дом расформировали, и пятнадцатилетний подросток должен был думать о хлебе насущном.
Есть в Киеве район, называемый Подолом. Он расположен на пологом берегу Днепра. Рабочий район, нравом своих обитателей сравним с одесской Молдаванкой. Здесь, на Подоле, и обосновался Николай Азовский, влившийся в ряды пролетариата, став грузчиком на маслобойном заводе. Без роду и племени, он сумел избежать хулиганских компаний, не пристрастился к спиртному. И очень любил бродить по Киеву. Даже много лет спустя он в рассказах прокладывал маршруты от Крещатика до Владимирской горки, где возвышается памятник крестителю Руси, вел по Андреевскому спуску, вспоминая каждый храм, которых тогда еще было в «матери городов русских» великое множество.
А еще он не расставался с книгой. В любую свободную минуту он вытаскивал ее из-за ремня, и только окрик бригадира возвращал его в реальный мир. Однажды за его столик в рабочей столовке сел гроза подольских биндюжников, вечно пьяный, огромных размеров рыжий грузчик Кузьма. Папа едва взглянул на него и снова уткнулся в книгу.
— Про чё читаешь, Колька?
— Про Челкаша,- ответил Колька.
— А ну, читай!
(«Честно сказать, — вспоминал потом папа, — я здорово струсил. У него ж один кулак был больше моей головы»).
Рассказ Горького «Челкаш» был прочитан от начала до конца. И только закрыв книгу, отец поднял глаза на своего визави. По красным щекам Кузьмы текли слезы.
— Смотри, Колька, если кто обидит, — скажи,- прочувствованно произнес огромный детина и, сжав кулак, погрозил им в пространство.
…Только в 1934 году старший брат Петр разыскал младших – Анну и Николая. Но сестра к тому времени уже была замужем и возвращаться в Уральск не захотела. А вот брата Петр Александрович привез на родину. Только Уральск папе после сказочной красоты Киева не понравился, и он снова сбежал к берегам Днепра. Но дядя Петя был неумолим, вернул беглеца назад. В 1935 году папа встретился с моей будущей мамой. И эта встреча оказалась самым надежным якорем. На всю жизнь.
И так же всю жизнь он тосковал по Киеву. В семьдесят втором году в столице Украины побывала я (об этом – в следующей части повествования). Узнав о моей поездке, папа написал: «А на Подоле есть одна улица – очень широкая, посередине ее два ряда каштанов. Она идет от Житнего базара в сторону Днепра. Одна сторона ее называется Верхний Вал, другая – Нижний. Вот на Нижнем Валу в доме №49 я жил. Этот дом принадлежал купцу Терещенко.
На Владимирской горке Владимир стоит и теперь с крестом, или крест уже сдан на «орало»? И Днепр, небось, проходит рядом у Киева? Сначала он подходит к Подолу, потом к Купеческому саду, дальше – к Мариинскому парку, а дальше – Печерск, Лавры, Новодницкие ворота, Выдыбедский монастырь, и – туда, туда – вниз – на Канев и Переяславль»…
Не знаю, как для кого, но я просто чувствую его щемящую ностальгию по городу своей молодости! Впрочем, на Украине отец побывал еще дважды. Второй раз – солдатом Великой Отечественной. Вот свидетельство:
«Гвардии старший сержант
Тов. Азовский Николай Александрович!
Верховный Главнокомандующий Маршал Советского Союза товарищ Сталин в приказе от 10 мая 1944 года за отличные боевые действия в боях за освобождение СЕВАСТОПОЛЯ объявил Вам благодарность.
Командир части
Гвардии майор Кубраков».
(Как же я рада, что мой отец, мобилизованный на войну 23 июня 1941 года, сражавшийся за Сталинград, Севастополь, Шауляй, встретивший Победу в Кёнигсберге, кавалер ордена Красной Звезды, награжденный многими медалями, считающий главным днем в своей жизни Праздник Победы, не дожил до этого дня, когда безграмотный разгильдяй, сотрудник одной, ну, очень независимой газеты – не зависимой от совести и памяти – назвал четырехлетнюю битву многомиллионного, многонационального народа за свободу и независимость Родины «пятном»! Впрочем, в полемику вступать с ним не собираюсь – много чести!)
…Но родовая наша связь с Украиной на этом не заканчивается.
Во время войны из Харькова в Уральск эвакуировали один из заводов. И дядю Петю как хорошего специалиста приняли туда на работу. К началу войны он был вдовцом и отцом шестерых детей. Второй женой дяди Пети стала женщина, эвакуированная из Ленинграда, чей муж погиб в первые дни войны и на руках которой оставалась пятилетняя дочь. Дядя удочерил девочку. Так в нашем роду появилась Лидия Петровна Азовская, известный этнограф, член Географического общества. Ей я обязана знакомством со Львом Николаевичем Гумилевым, в доме которого я провела два незабываемых дня. Но это – тема отдельного рассказа.
Когда Харьков был освобожден от фашистов и завод засобирался на родину, директор пригласил с собой и моего Петра Александровича. Дядя согласился. До пенсии он трудился в Харькове, а потом из большого и шумного города перебрался в маленький Коростышев, районный центр в Житомирской области. Овдовев второй раз, он встретил красавицу-хохотушку Елену Дмитриевну. С ней он часто приезжал в Уральск. Тетя Лена почти не говорила по-русски, но они с мамой прекрасно понимали друг друга. Меня же в восторг приводила украинская мова, льющаяся и сверкающая. А уж когда за столом запевали украинские песни! Помню их до сих пор.
От дяди Пети мне достался «Кобзар» (именно так, без «Ь» на конце) Тараса Шевченко на украинском языке. Когда в Киеве началась смута, я достала его с полки. Многие стихи в сборнике хранят папины пометки.
За полгода до смерти отец съездил на Украину. Простился с краем, который очень любил.
Дядя Петя пережил своего младшего брата почти на десять лет, похоронен в Коростышеве. А в Харькове живут мои двоюродные сестры Нина и Вера с детьми и внуками. Обе вышли замуж за украинцев. Да кто ж тогда национальности придавал значение!
Каждый день, слушая боевые сводки, я с тревогой думаю о своих родственниках, для которых Украина стала Родиной. И мне очень тревожно…
(продолжение следует)
Татьяна АЗОВСКАЯ