С Батей мы встречались вечерами. Он работал на телестудии и очень мечтал устроиться в газету какого-нибудь пассажирского лайнера. Он фотографировал меня на фоне Дюка, у памятника Пушкину. На Потемкинской лестнице он запечатлел меня с развернутой «Ленинской сменой». В порту кричал: «Сядь на кнехты!» — «Ты бы еще объяснил, что это такое!» — Оказалось, что это бетонные тумбы, на которые крепятся канаты. Были мы и в «Гамбринусе» — подвальчике, который прославил Александр Куприн. Вместе с пивом нам принесли рыбешку. — Ух ты, — удивилась я, — какая килька длинная! Вовку мое невежество возмутило: — Никому так больше не говори! Это ж – знаменитая таранька! А еще он постоянно предупреждал: «Не вздумай что-то покупать с рук: обязательно обманут!» Фарцовщиков в Одессе было много, — город-то портовый. Почти у каждой подворотни кто-то шепотом предлагал джинсы, батники, импортную обувь. Кстати, об обуви. Не могу не привести рассказ Бати полностью. — Зашел в магазин за туфлями. Стою, смотрю вдоль стеллажей. Вдруг из подсобки выходит пухленький человечек, направляется ко мне и, картавя, произносит: «Вы – Боря?» — Я, конечно же, не Боря, но я – одессит, поэтому на вопрос отвечаю вопросом: «А что?» — Он – мне: «Пройдемте!» — Заходим в подсобку. Это человечек из-под стола достает две пары туфель – английскую и итальянскую. – «Выбирайте!» — Выбираю английскую, лезу в карман за деньгами. А он – мне: «Не надо. Скажите, что я ему еще должен». — Понимаю, что, если сознаюсь тотчас же, останусь без туфель. Ладно, думаю, вернусь завтра. Прихожу на следующий день, так же стою у стеллажей, жду человечка. Он, наконец, выходит, замечает меня, но делает вид, что не узнает. Прихожу на следующий день. Эффект тот же самый. Несколько раз бывал в магазине, всякий раз встречался со своим продавцом взглядами, но он упорно не узнавал меня. Это, старуха, Одесса!
Никогда не была ни во Франции, ни в Италии, но почему-то казалось, что центр Одессы похож именно на города этих заморских стран, где у домов – венецианские окна, где балконы поддерживают кариатиды, а особняки, чьи стены увиты плющом, хочется сравнить со средневековыми замками. Зато окраина Одессы, где находился мой дом отдыха, совсем провинциальна. Одноэтажные домики, окруженные садами, выстраиваются в узенькие переулки со сказочными названиями: Виноградный, Клубничный, Хрустальный. Всякий раз вечером, возвращаясь с моря, слышала, как то в одном, то в другом дворе поют украинские песни. Найдя поблизости какую-нибудь скамеечку, усаживалась на нее и была невидимым и благодарным слушателем.
А была еще встреча с морем. Оно появилось внезапно. Долго, ну, просто нескончаемо долго идешь по какой-то узенькой улочке, и вдруг она резко обрывается, и впереди – живая безбрежность.(Сын, когда впервые увидел этот простор, спросил: «Что это?» — «Это – море». – «А я подумал: облако на землю упало!»)
После Одессы я написала несколько стихотворений, посвященных Сукачеву. Последнее кончается строчками:
Мой старый друг берет гитару.
И мы грустим – о чем? О ком?
И на всю жизнь – «Белеет парус
В тумане моря голубом»!
(окончание следует)
Татьяна АЗОВСКАЯ
