Александра Никитична РОДИОНОВА – женщина-эпоха. Судьба в судьбе Великой Державы. Встретив на своём пути людей неординарных, сама стала человеком знаковым.
Родионова служила обществу, которое созидало. По её должностным докладам второго секретаря горкома партии можно изучать поступь индустриальной мощи города. Стопка гербовых грамот, ряд медалей, звания «Отличник просвещения СССР», «Заслуженный учитель Казахской ССР», орден «Знак Почёта». К числу наград прильнули письма учителей, учеников, людей, в чём-то пересёкшихся с её жизнью… Письмецо ссыльного учёного Нестора МАЛЕЧИ, некогда отметившего прилежность студентки, напоминает о возможной в её жизни аспирантуре, иной колее… Александра Родионова преуспела бы на любой. Она и преуспела: пронесла, несёт свой свет на земле с достоинством королевы!
Навеки вечные мы все теперь в обнимку
О чём может поведать старая семейная фотография КУТЕПОВЫХ? Если вглядеться, дохнёт замершим временем: стронется с места супружеская пара, троица их дочерей. Все в валенках. А та, слева, – в туфельках, как к принцу на бал. Стоит, не дрогнет.
– Генеральша! – дивился отец на крутой норов средней дочери. И в кого? Сам он покладист… Может, детство грубого помола лепило в рубашке рождённую? Может, само имя царственное, воительное проявляло себя?
– Не горься! – напутствовала мать ко всему прочему, – Упало ли что, пропало, – не горься!
Мать знала, как выжить в этом неприветном мире: два затяжных голодных смерча за плечами. Не вылетит ли третий?.. Взрослые смотрят в объектив из года тридцать седьмого с затаённой тревогой. Как будто, через него просвечивают сороковые…
Спаси и сохрани
Страна пела «Если завтра война». А она – у порога. Село Чапаево наводнили беженцы. Комитет комсомола школы запустил лотерею: осиротевшие дворики по амбарам помели, по сусекам поскребли, – танк «от комсомольцев Западного Казахстана» пошёл в бой!
Дети садились за парты, когда заканчивали со взрослыми уборочную страду. Слали на фронт варежки-носки. Что бы ещё? «Обращение» чапаевцев ко всем школам области с пространным содержанием и кратким смыслом «не протирать штанишки, помогать фронту!» облетело все школы, блеснуло в газете: вот какие дети у страны! Подпись Кутеповой в первом ряду. А как же без неё? Без Кутеповой в школе уже ничего не обходилось: «Генеральша!». Однолетки неизменно выбирали Кутепову в старосты. Житие без папки-мамки переносилось ею по-спартански. Шурочка с десяти лет обживала чужие углы: под голову книжку, сверху пальтишко, вот и ночлег! Изредка приезжал из Мергенево отец, проведать как учится дочь, привозил нехитрые продукты. Чашу мороженого молока как личностный подарок матери.
Не было б счастья чапаевской школе, да осветило ссыльным интеллектом, одарило эвакуированным. «Всем выучить по одному стихотворению, а тебе, Кутепова, десять!» – литератор Александр Яковлевич влюблял в Александра Сергеевича ученицу Александру. И та декламировала: «Я к Вам пишу…» В чтице проступало то, что называют душой.
Авторы толстых книг не подозревали, какой взыскательный читатель закладками, заметками, выписками собирает их взлётные строки. «Левитан» местного радио самые чёрные вести с фронта утишала целительным: «…но будет время и капли крови твоей горячей, как искры вспыхнут!..»
Читает классиков по сельскому радио девочка Шура, читает стихи в блокадном Ленинграде Ольга Берггольц, вчерашние изгои Кремля-священники возносят молитвы:
«Спаси и сохрани!» И весь этот общий посыл распятой земли поднимается выше Александрийского столпа! Летит, где и Вселенский разум в смятении.
Декабрь сорок второго. Негласный указ, школы страны отпустили с уроков неоперившихся птенцов, – в окопах дозреют: немцы под Сталинградом! «Этим малятам шинельки ушивать-не ушьёшь», – вздыхали сельчане. Двадцать новобранцев района собрали в Чапаевской школе. В десятом полыхнуло комсомольское собрание. У Шуры Кутеповой доклад о генералиссимусе Суворове: пусть будут такими же отважными, как он! Играл струнный оркестр. Бодрили маршевые песни:
Вперёд вы товарищи,
Не смейте отступать!
Чапаевцы смело
Привыкли умирать!
Разве можно привыкнуть умирать? Разве жизнь не одна-разъединственная? Странные строки придумал поэт. Повторяют несуразные слова миллионы. Не думают. Если думать, можно сбиться с всеобщего шага. Портретным оком провожали бритоголовеньких духовные пастыри… Далее – всем селом. Старикам казалось – на закланье. Малым – на подвиг!
Бардовская гитара шестидесятых расскажет об этих проводах и тысячах других просто и горько:
На пороге едва помаячили
И ушли за отрядом отряд.
До свиданья, мальчики! Мальчики,
Постарайтесь вернуться назад!
Из семёрки Шуриных одноклассников вернулся один. Союз «однопартийцев» (с одной парты) Саша ГОРБУНЦОВ+Зина КУТИЩЕВА воссоединились, как вызов войне, как символ счастливой любви в отдельно взятом степном селении.
У Баскачкина моста
От роду не было креста
Окраина с ямских татаро-монгольских времён имела тёмную славу. Караванный путь то и дело запинался о таможню. История. И ныне Баскачкинская округа на полицейском глазу. Ночки тут поварганистей, ребятня хулиганистей. Здесь выросла первая послевоенная школа. По её коридорам дипломированный преподаватель русского языка и литературы несёт свою неизменную улыбку, покоряет ерепенистое пространство. И нет не влюблённых в её предмет: сорок пять минут – кометный промельк…
Ветер времени перевернул сразу несколько страниц жизни, унёс само словосочетание «Шура Кутепова». Александра Никитична РОДИОНОВА Шурой осталась лишь для родных-близких.
И может, приснилось ей село Мергенево, зашторенное прифронтовой полосой: начальная школа, первый опыт учительства? Какая сила, небесная или бьющая из нутра, заставляла вселять человечье в опустыненные души? Газетная статья, превращённая ею в пьесу, собрала колхозников от мала до велика. И вот оно чудо слова: детскими голосами как в звонаренку: «Победа будет за нами!»
Может, приснились глаза девочки, бухнувшейся в глубокий обморок на уроке? Мерцают, кричат из сорок голодного года: «Было, всё было!» Девочка из беженцев. Местные крепче – Урал кормит. Крутит юная учительница самодельные жернова, белой пылью пылят бережёные колоски. – Жить будем! – учительница не хуже этой девочки знает, как уходит ослабевшая земля из-под ног, как тошнотворно кружась возвращается… Семнадцатилетняя учительница сделает всё, чтобы её подопечные не летали в бездну. В колхозе откроют столовую для школьников.
Писатель Юрий ГЕНКЕ приходил на её уроки разгадывать магию успеха: в улыбке ли она, в голосе учителя или чувстве слова? Нет науки, объясняющей магию. Физика сердечности необъяснима. В книге «Ровесники века» в одной из героинь так и просвечивает преподавательница восьмой школы…
Не уходит прошлое: слишком много в нём счастья! Для студентки Уральского педагогического вуза хлебный паёк – счастье, и счастье – кипяток, согревающий скрюченные в аудиториях пальцы. Но разве к счастью она стремится? Она стремится к Делу. Бывает, два понятия сливаются воедино.
И тогда приходят письма из будущего: «Школьная пора… Как хорошо, что была эта светлая полоса в моём нищем детстве. Вспоминаю: вы говорите о Пушкине. Я слушаю, влюблённая в Пушкина, Онегина, в Вас. Кто знает, если б не Вы, не Ваши уроки, разгорелся бы во мне огонёк любви к поэзии? Некрасивую, вы учили меня читать стихи. Помните? Сыну бы моему таких учителей… Валя 1.03.1986».
Родионова помнит, нельзя не помнить девочку с седьмой парты Валентину ТЕЛЕГИНУ. Робкую. Горбик на спине как рюкзачок горького горя. Но распахнула душу стихами! Плывёт по литературному небосводу. Красавица!
Правящая планета Марс уж, верно, побеспокоилась о своей подопечной: в двадцать пять лет усадила в директорское кресло. Восьмая школа вышла «в люди», встала на экспериментальные рельсы рабочих профессий. Переустройство разложено по полочкам на полгода. Какая ещё карьера? Родионова уже и не мыслила себя вне школы! «Но партия сказала: «Надо!» Дала три дня на размышление, как в ЗАГСе.
«Александра, Александра,
Этот город наш с тобою!»
Получить власть, войти в правящие палаты и… никаких инструкций к действию! Не оставил ли предшественник незавершёнки в делах? Пятиться поздно, – на дверях табличка: «Секретарь Уральского горкома компартии Казахстана по вопросам идеологии Родионова».
Дела нашли новую хозяйку города сами: на метле не облетишь! Облетала на «Волге». Открытие спортплощадки, площади, поздравление с премьерой, пуск новой мощности завода. Принятие-проводы высокого гостя… Это её город, её триумфы, её заботы! И «то ямы, то канавы» – её…
На ТЭЦ рванул водогрейный котёл. Тут и первый секретарь, не будь в отлучке, скрёб бы затылок: нет другого! Директор Ворошиловского завода Атоян знал о запасном в Актюбинске. Экстренные переговоры, оперативные действия: через три дня Уральск сбил с ушей сосульки, отогрелся.
Тяжела ты шапка Мономаха! Кому-то не по размеру. Родионовой – в самый раз! Шестьдесят первый год взмыл в космос: «Удивляйся мир, завидуй!» – Уральск глядел в небо из коммунальных окон, дряхлых бараков, утлых мазанок. И радовался!
Корка хлеба ржаного, стакан молока
И от этой ничтожности сытость была.
Словно чья-то незримая нами рука
Клала что-то ещё на пустыню стола.
Так мы жили, не зная, что можно пенять
На провалы, прорехи, гнильё да быльё.
Безотказно спешила душа восполнять
Восстанавливать мир из себя самое …
–Это про нас! – подали бы голос дети войны.
– О нас, – заключили бы послевоенные.
– Это про советский народ, – признала б главный идеолог города шестидесятых…
Семью Кутеповых тоской и мягким климатом вернула к себе воронежская даль. Шура-Александра, как Ангара, раз и навсегда выбрала своё русло…
Школу под номером восемь колыхнул буйный дух не только Баскачкина моста: «Верните Родионову! Доводим до вашего сведения, что одновременно мы посылаем заявление о нашем несогласии с вашим не обдуманным решением во все инстанции. Возможно, придётся обратиться к Н.С. Хрущёву. 20.06.61г.»
Пронумерованный столбик подписей своего заявления не отстоял. Первые шаги второго секретаря показали, – во власть пришёл человек не случайный: в праздник – звезда, в смуты –парламентёр.
Хрущёвский обгон Америки по молоку-мясу обкорнал сельское подворье под городской ёжик. Окраинный Уральск всё ещё мычал-похрюкивал. Бурёнка на проспекте как в Индии – священна. Вдовы на кожевенно-обувном бузят: «Не прожить без подсобки!» В молочные реки не верят: «Лучше сёдни яйцо, чем завтра курочка». Представительницу власти – в штыки: Фифочка, у ей холодильник по швам трещит!»
– Вот ключи от моего дома. Вот машина: езжайте, проверьте! – звякали ключи, стихали бури, – тот, кто выше на голову толпы, должен идти вровень с ней и чуть впереди.
У главного идеолога города были свои путеводные вехи: первый учитель – из «высланных». В Чапаево педагоги – «из старых», из «бывших». Томик Есенина – под подушкой. Поднадзорен профессор Малеча, с семнадцатилетней голгофы – писатель Генке: его перо ломано о колено галифе, но дух…
Въезжали и на её стол «информтелеги»: летели в урну. Не до них.
Жилищную нужду города облегчали «хрущёвки». Строились как времянки. Стояли – не падали. Решал горсовет, кому дать счастье: вдовушке с пятью детьми, золушке хворой с младенцем или семье израненного фронтовика? «Никто не забыт…» растянется на десятилетия. Под этим заклинаньем будет погибать последний фронтовик в какой-нибудь халупе… Простит страну: кривую, косую, горбатую, величественную, самую лучшую, – которую он любил. Кто не любил, пусть бросит в неё камень. С пригорка двадцать первого столетия оно не трудно.
Там в сердцевине двадцатого века как венчик триумфальной арки Черчиллевское: «Сталин взял Россию с сохой, оставил с атомной бомбой».
В сердцевине двадцатого века – Гулаг. Его ушанка развенчает любые венцы!
Развенчивает. Не может развенчать. Бросьте камень! Рассыплется камень: Сталин – космическая величина. День-ночь или просто Кулак? Спорят историки – не наспорятся.
Народ жив верой в лучшее. Общей идеей связан, как окрылён! Дымит оставленная в Кремле трубка.
Строится город Уральск. Свой силикатный кирпич. Свой керамзит. Продукцию мясокомбината отрывает с руками и загранка: качество! Слово – дело! Поднял паруса речфлот. У правофланговой Родионовой – дар зажигать, дар убеждать: пустырь превращался в здравницу. Пионерлагеря гудели: детство набиралось сил. От хозяйского глаза Александры Никитичны ничто не могло укрыться. С высоких должностей видно всё! Работа перестала быть работой – стала миссией.
«Александра, Александра, этот город наш с тобою… Ты взгляни в его лицо!» – светлая киношная песенка по телику так кстати.
И звёзд далёких притяженье…
Сколько звёзд больших и малых отклонилось от своих орбит? Уральск притянул… В шестидесятые родионовские звуковую амплитуду притяжения усилили официальные зазывы. От первой плеяды казахстанских столпов, взошедших на российских нивах-терниях, до певчей элиты. Провинциальный город должен светлеть, умнеть. И быть по сему!
– Бывают же такие секретари! – генерал-майор ЧАПАЕВ восхитился, уж верно, не только идеей идеолога: обаяние, красота, стать – всё при ней!
И самой Александре Никитичне чудно: классик, чьи строки – наизусть, вот он! Можно задать из зала вопрос. Город всегда что-то решал. А тут судьба кафедрального Михайло-Архангельского собора зависла в воздухе: всему заседанию партийного Совета противостоял казак ЗАРУБИН: «Нужна народу вера!»
Как убеждённый атеист, проводник политики партии-правительства Родионова выступила по-комиссарски, тоном, не терпящим возражений:
– Храм должен быть закрыт!
– Ого! Атаманша нашлась! – холодным интересом окатил её «Одинвполевоин».
Тот же шестьдесят третий год презентовал рождение областного телевизионного центра. Звёздный экран – шаг к прогрессу – поднял антенну куда выше креста отчуждённого храма!
Под бой часов
С некоторых пор хозяйка этой квартиры разлюбила телефоны, раздарила часы, чтоб не тикали тут. Весь её трудовой стаж, без пяти полсотни, растикан до минутки. Тихо. Прошедшее время упаковано в папки. Переписка с Жубаном МУЛДАГАЛИЕВЫМ, с редакторами центральных газет, журналов, поэтами, космонавтами… Объято необъятное, завязано на шнурочки. В прозрачные целлофаны глядят как из виртуальных миров праздники: ни вздохнуть – не охнуть.
«Тик-так»: где-то дарёные часы тоскуют по хозяйке. А она – по дому: в нём росли дети. В нём двадцать лет шлёпало привычное счастье в тапочках. Квартиру получила – вы-нам, мы-вам: дом отдала государству.
– Дура ты, Шурочка! – заключила лучшая подруга. – У тебя что, детей нет? Все на детей отписывают.
Все. А она не могла. Совесть эпохи для неё, Александры Родионовой, не была лишь лозунгом.
– Вот и парься теперь в красивом скворечнике! – сказала бы лучшая подруга. Нет подруги. Да и «скворечник» родным уже стал: вдовствовал с нею…
– Это как оно, в тридцать девять лет – одной? – спрашивает хозяйка не то себя, не то родительскую икону, у той, что вымаливала в детстве цветной карандаш. Внучка звала бабулю – спеца по упаковке чемоданов, летайкой. Всё летала – улетала куда-то: по депутатским делам, ещё по каким… Личным – остатки сладки.
«У счастья нет календаря…»
Не обиделись, знать, на партийную диву мудрые боги: жила по моральному кодексу советского человека, совпадающем по смыслу с буквой заповедей Божьих. Радела за людей, за среду обитания. Лекции по научному коммунизму два года читал, конечно, не дьякон, она – декан университета. Так ведь любое знание – свет…
По необычайной прихожанке невесть в каких сомнениях творил молитву Михайло-Архангельский собор, тот самый, от которого отступал наступ Урала, который был закрыт её волей. Отец Феодосий одарил рабу божью Александру двухтомником церковной энциклопедии: обратившийся к своей душе, да увидит и свыше!
Тот, кто свыше, озаботился двадцатисемилетним вдовством вкалывающей на даче без мужской подмоги. Прислал друга давнего, вдового, сто лет влюблённого в неё.
– Ой, да куда же я его с вокзала-то? В гостиницу?
– В какую ещё гостиницу? Домой вези! – разумная дочка разрешила все мамины сомнения.
Ходила на погост к мужу: «Прости уж». За калиткой обернулась: над могилой яркий шар, – летел бы за ней, да как на привязи. Знамение? Облачко? Облачко, конечно…
…Вот ведь как: и венчались в том самом соборе. С ним, генерал-майором, разве поспоришь? Сказал: «Хочу, чтоб перед Богом женой мне стала!» – значит, перед Богом. Повелительнице Александре расхотелось повелевать.
…В городе обваливались рубли, рыдали сберкнижки. Трещала-пищала социалистическая собственность. Психиатрическая клиника, строенная при содействии второго секретаря, не могла справиться с сумасшедшими девяностыми. И посреди этого кипежа – счастливая женщина!
Пусть они рушатся, Римы! Возрождаются и рушатся вновь! Так устроена Вселенная: полвека бьёт окна, полвека вставляет. Дайте жалобную книгу Вселенной! И если бы её вынесли, эти двое, осенённые осенью, расписались бы благодарностью за пир во время чумы!
Генерал увезёт уральскую королеву в Санкт-Петербург. Подарит ей всю тур-Европу! И кольцо с бриллиантом! В высверке камня отразится противоречивая эпоха: оставит, как оставляла в судьбе пролетарочки Кутеповой, товарища Родионовой, госпоже Шевелёвой отпечаток себя.
«Тик-так», – тикают на стенах пятна от часов. «Тик-так», – время оглянуться на все три жизни. Но где вы видели прилюдно оглядывающихся королев?
Тамара ШАБАРЕНИНА